Это — безумно круто, но это — не все.

Это не то, от чего я хватаю воздух ртом.

Не это заставляет мои ноги подкоситься.

Ошейник лежит на синем бархате буквой “О”. А в центре этой дивной окружности раскрытая коробочка с обручальным кольцом.

Его глаза — то, за что я цепляюсь. То, что удерживает меня на ногах.

Карие… Совершенно дурные… Любимые.

Кажется, он себя мне сейчас протянул на открытых ладошках.

И я не слышу ничего, никакого шума, оставшегося за закрытой дверью этой комнаты. Только…

— Выйдешь за меня, госпожа моя?

Эпилог

— Тох, ты издеваешься? — Смальков смотрит на меня с явным желанием меня придушить. Увы, не имеет полномочий — это право я даю только одной, своей любимой, своей ядовитой — с сегодняшнего дня жене.

— Ты сам этот фант вытащил, — я развожу руками.

Фант «Один танец со свидетельницей», если уж быть до конца откровенным. Времена меняются, мальчики женятся, дебилизм — остается вечным. И мы — его верные адепты, пока смерть не разлучит нас!

— Так и скажи, что ты мне мстишь за тот раз, — Геныч оборачивается к ресторанному залу и нашаривает взглядом Эвелину. Эвелину в ярко-синем брючном костюме и с розовым значком свидетельницы на плече.

Этот значок — это вот отдельная история, и когда Эва звонила нам первый раз, после получения приглашения вместе с этим самым значком — она не сказала ничего цензурного и, кажется, этим еще больше развеселила Ирину. Что-то переигрывать Хмельницкая отказалась. Заявила, что раз уж Эвелина столько сделала для нашего воссоединения, то не ей капризничать. Пусть, мол, пожинает заслуженные плоды.

Возмущалась Эва долго. Но было у меня подозрение, что делала она это из кокетства. По-крайней мере, уже дважды я видел её у зеркала не без улыбки поправлявшей эту розовую хрень. Все девочки любят примерять на себя роль подружки невесты, даже доминантки.

Вот и сейчас, Эва вполне себе радостно улыбается Ире и тянется к её волосам, чтобы поправить чуть съехавшую фату. Опять-таки, хрен их разберет, как они видят эти недостатки. На мой вкус, все с фатой у моей, теперь уже жены, идеально. Но я “ничего не понимаю”. Сколько раз я слышал эту фразу за последние полгода подготовки к свадьбе — не сосчитать.

Кстати, а вот про «тот раз» — это Геныч интересно спалился.

— То есть тот фант с Хмельницкой — это все-таки было твоих рук дело? — с интересом уточняю я. — Ты же заливал, что это все Третьяков.

— Ну… Кто тебе судья, что ты такой легковерный? — ухмыляется Смальков. — И вообще, где мое спасибо, я его уже полгода дожидаюсь! В конце концов, ты женишься на том самом фанте!

— Вон твое «спасибо», — я указываю подбородком на Эвелину, — кушай, Геннадий Андреич, не обляпайся.

Геныч морщится.

— Ты реально издеваешься, — тихо выдает он, — она же, твою мать, домина, от неё этим за километр разит. Ты же знаешь, я не по этой части. И вот это… Вот это же самый…

— Ну, а кто тебе виноват, что ты такой везучий? — фыркаю я, возвращая Генычу его выпад. — Ну, предложи Третьякову с тобой поменяться, он-таки вытащил милейшую Зинаиду Андреевну.

— Ну, там-то конкретно без шансов, — Смальков фыркает и качает головой, — ладно, Тоха, я её оттанцую, но…

Я ухмыляюсь. Да-да, я тоже так выпендривался… Но я не буду Генычу рассказывать, что именно этой фразы ему лучше не говорить.

Не могу предсказать, что там выйдет у Геныча и Эвы, но ведь вытащил же он этот дурацкий фант…

Хотя, конечно, Третьякова жизнь наказала покрепче — престарелой нимфеткой, которая у нас в фирме работала «клининг-менеджером», точнее строила весь небольшой штат наших уборщиц… Ну, Игната было за что наказывать, да.

И пусть мы помирились ценой невероятных дипломатических усилий Смалькова, пусть я дал Игнату по морде, чтобы расписаться в его «индульгенции», до того доверия, что было между нами раньше, все равно было далековато. Но, в конце концов, мы и вправду были партнерами слишком долго, а ту ситуацию удалось разрешить мирно…

Пока моя уже по всему российскому законодательству госпожа меня дразнит собственным отсутствием, я хожу между гостями и ищу, с кем я сегодня еще не чокался.

Тематических гостей у нас на свадьбе внезапно оказалось дохрена. Не одна только Эва. В какой-то уголочек уже ускользнули от общей тусовки и Тамара с её Сережей.

Мы не удержались, пригласили даже Зарецких, а они взяли и приняли приглашение. И подарили нам остров…

У меня до сих пор дергается глаз. К моему счастью — остров арендован на три года, иначе не представляю, сколько налогов за это счастье нам бы прилетало.

Пыль в глаза Зарецкий пускать так и не разучился.

Впрочем, самый важный подарок мне все равно сегодня подарила Ира. Подкинула в карман пиджака уже после церемонии регистрации.

Одну тоненькую белую полосочку, с двумя красными…

И блин, мы это еще не обсудили совершенно, но я даже не думал, что моя свадьба, которую я ждал столько времени, будет тянуться для меня настолько долго!

На мои плечи падают мягкие ладони. Как вовремя она вернулась — мне срочно нужна еще одна доза её яда. Уже ломать начинает.

— Ты попался, Антон Викторович, — сладко шепчет Ирина, склоняясь к самому моему уху.

— Я — давно, — фыркаю я, разворачиваясь к ней, — ты только сейчас заметила?

— Я тебе напоминаю, — улыбается мне Хмельницкая лучезарно, — вдруг ты забыл?

— Не дождешься, моя госпожа, — нахально откликаюсь я. Нарываюсь помаленьку. Нарывался бы сильнее, если бы не гости. И чего я не согласился на «по-тихому расписаться», как Ира предлагала? Нет, надо было на всю Москву бучу закатывать.

Хотя… Не, так надежнее. Больше народу узнает, что эта невозможная женщина — моя.

Она отбрыкивалась от свадьбы восемь месяцев в общей сложности. Нет, не говорила мне “нет”, но волынила с датой.

Пыталась оттянуть свадьбу еще “хотя бы на пару месяцев”, дать мне “время передумать”, я в какой-то момент предупредил её, что еще пара недель — и я устрою бунт на корабле и оттащу её в ЗАГС на плече и в наручниках.

Да, да, в её же наручниках!

И пусть моя первая брачная ночь будет ознаменована моей первой брачной поркой — я переживу. А вот если моя ядовитая еще годик протянет с тем, чтобы узаконить наши с ней отношения — это переживут не все.

— Ну, что, Верещагин, — Ирина усаживается ко мне на колени, обхватывая мою шею руками, — был ты мне мой плохой босс, а теперь будешь — мой плохой муж?

— Я буду хороший, — клятвенно обещаю я, — но непослушный. Послушание в мою брачную клятву не входило. Я точно помню.

— Непослушный — это хорошо, — Ирина трется о мою щеку своей, — больше поводов для наказания. Ты ведь любишь мои наказания, а, малыш?

— Безумно…

Я смотрю на неё и совершенно не могу оторвать глаз. Красивая. Ослепительная. И такая своенравная — абсолютно во всем.

Белые брючки безумно льстят её ногам. Вырез у этого комбинезона такой, что если бы не белый цвет — нихрена бы не смотрелся этот её прикид невинным. Длинный шлейф сзади — та дань свадебным нарядам, на которую Ирина согласилась.

Её отец настаивал на чем-то более женственном, мне же охуенно, что она не стала изменять себе даже сейчас. Больше она себе не изменяет. Ни в чем. Даже в таких вот мелочах.

— Я тебя люблю, моя госпожа, — шепчу я, а где-то там, заметившие воссоедиение жениха и невесты гости уже начинают в который раз скандировать свое «Горько». Интересно, они уже одного меня достали или Иру тоже?

— А я люблю тебя, мой сладкий паршивец, — уже в самые губы отвечает мне моя Ирина, и «Горько» накрывает нас с головой.

У её губ все тот же терпко-болезненный, но все тот же крышесносный вкус. И она снова и снова кусается, потому что дикие кошки явно не умеют целоваться по-другому.

Ладонь Иры касается моего галстука, будто затягивает его туже, и вроде как она его поправляет, хотя на самом деле нет — она просто заставляет меня снова ощутить его — скрытый под воротником рубашки ошейник. Её ошейник. Знак того, что я принадлежу ей — со всеми моими потрохами.